Кирленков, чуть приподняв бровь, взглянул на Юру.

— Да, Толя, именно как литератор! С точки зрения литературы наша повесть идет по пути наименьшего сопротивления. И это мне не нравится. Ну посуди сам. Человек из антимира сваливается ни куда-нибудь, а именно в нашу аккумуляторную, чтобы талантливый физик Кирленков мгновенно все разгадал. Зверь бежит на ловца! Почему твой профессор оказался именно здесь, а не где-нибудь в комнате начальника милиции, или в зале для игр детского сада или еще я не знаю где? Почему он попал туда, где тайну его появления легче всего сумеют разгадать? Это что, случайность или необходимость? Мы же все физики, диалектики и детерминисты. Ну?

Кирленков с интересом слушал Юрину речь. Юра начал говорить просто так, чтобы не молчать, но постепенно сам увлекся своими литературными возражениями: внимание Кирленкова только подливало масло в огонь.

— Никакой писатель, — Юра восторженно простер руку вверх, — не строил бы таким образом сюжет повести, а физик не видит ужасающей дыры в состряпанном им объяснении! Да, с точки зрения нас, писателей, этот человек не имеет права быть из антимира, поскольку антимиром интересуешься ты. Dixi! — Юра гордо смотрел на поверженного во прах, как ему казалось, Кирленкова.

Неожиданно в разговор вмешался Володя Карпов:

— Этот человек, если он пришел сквозь дираковский вакуум, должен был оказаться здесь с гораздо большей степенью вероятности, чем где-нибудь в любом другом месте.

— Почему? — Вопрос был задан Юрой и Кирленковым одновременно.

— Потому что он и Толина установка добили вакуум с двух сторон. Это вроде взаимопомощи. Вот… потому… Я, видите ли, уже думал над этим. Правда, не с тех позиций, какие отстаивает Юра, Просто с точки зрения философских категорий: необходимость и случайность. Так вот, здесь — необходимость, а не случайность. Я даже кое-что прикинул на бумажке.

Карпов протянул Кирленкову свой блокнот. Юра слез со стола и склонился над Кирленковым, но тот досадливым жестом отогнал его на более далекое расстояние.

Минут десять в аккумуляторной стояла тишина. Потом Кирленков возвратил Володе блокнот и восхищенно сказал:

— Здорово! Здесь то, чего мне не хватало раньше.

— Я знаю, Толя, — Карпов смущенно вырисовывал в воздухе вензеля, — здесь именно тот оператор Гамильтона, из-за которого тебя тогда срезал Беловидов. Но у тебя не было обоснования его применимости, не было граничных условий. А я их получил экспериментально и совершенно случайно, когда чинил твои борорениевые диски. Это, в сущности, твои данные… Возьми…

Кирленков отстранил блокнот:

— Нет, Володя, спасибо, но нельзя. Это твое самостоятельное решение, я не могу.

Под действием противоположно направленных сил блокнот упал на пол. Юра подхватил его и начал листать. Но Кирленков прикрыл листы ладонью.

— Все равно ничего не поймешь, стихоплет. А если поймешь, то напишешь статейку в “Технику — молодежи”. Постой, постой… Как же ты напишешь? Ага! Вот так: “Мир и антимир. Они как два неуловимых друг для друга призрака взаимно пронизываются. Один для другого служит дополнительным источником поставки частиц. Они спасают друг друга от разжижения. Один физик, идеалист и церковник, как-то с точностью до одной штуки подсчитал число элементарных частиц во Вселенной. Его ограниченному богоискательскому мозгу никогда не понять, как слаба эта теория. Ведь число частиц — это понятие статистическое. На самом деле наш мир и антимир постоянно обмениваются частицами высоких энергий”.

Кирленков замолчал, собираясь с мыслями, потом продолжал:

— “Что же случилось у нас? Мы (ты так и напишешь “мы”) включили генератор искривления пространства. Борорениевые диски создали гравитационный потенциал, который как бы, если говорить популярно, понизил энергетический барьер между противоположными мирами. Это вызвало флуктуацию полей. И созданный в минус-мире вакуум начал перемещаться именно к этой точке с наименьшим скачком энергии. Вопреки литературному сюжету, потенциал перемещался по пути наименьшего сопротивления, стремясь достигнуть уровня с минимальной энергией. И, пусть простят нас литераторы, мы не виноваты, что в потенциале сидел наш герой…”

Кирленков был прерван заливистым хохотом. Это смеялся Юра. Он только что пережил эволюцию от непонимания к догадке, от восхищения — к восторгу. Но заключительным этапом был юмор, и Юра смеялся. Стараясь что-то сказать, он только корчился и заикался:

— Ха-ха-а-а-а! Не напишу — флуктуа-а-а-ация! Не на-пи-шу… так…

Пока он смеялся, Володя подошел к Кирленкову и, указывая на блокнот, сказал:

— Толя, возьми. Ведь все-таки это сработала твоя установка. И сей факт не может умалить даже то, что пришла неожиданная помощь от минус-энергетического потенциала. Просто нужно усилить мощность на входе, и диски зарегистрируют всякую временную инверсию без постороннего вмешательства. Ты оказался прав. А мне это не нужно. Через месяц — два я заканчиваю свою работу над поглотителями. Поэтому возьми… И знаешь что? Сделай статью за твоей и моей подписью и отошли ее в “Успехи физики”. Тогда твоя совесть будет спокойна.

Кирленков пожал протянутую Володей руку.

РАССКАЗ ЮРЫ

Было раннее и свежее утро. Кристально чистое, с мокрой от росы травой, какое бывает только ранней осенью. Профессор, одетый в легкий костюм, сидел перед камином и жег бумаги.

Немецкие танки прорвались к узловой станции, и город оказался отрезанным. Эвакуироваться не удалось, и профессор должен был уйти к партизанам. Но прежде необходимо было уничтожить все следы того замечательного открытия, которому были отданы лучшие годы жизни. Ничто не должно достаться врагам: ни приборы, ни формулы. Вот вспыхнул и скорчился лабораторный журнал, том уже отпечатанного, но еще не подписанного отчета. Нужно было спешить, немцы могли нагрянуть сюда с минуты на минуту. У профессора были сведения, что гестапо уже два года интересуется этой уединенной загородной лабораторией, поэтому неудивительно, что немцы прежде всего поспешат именно сюда.

“Вот и все!” Профессор швырнул в огонь последнюю бумажку, которая быстро почернела и свернулась. Оставался лабораторный стол. Все это нужно было разбить и бросить в огонь. И главное — эта камера… Точно огромная океанская батисфера, стояла она, прикрученная к массивному железобетонному фундаменту, уставившись на профессора циклопическим глазом кварцевого иллюминатора.

“Ее и взорвать-то будет не так просто, — подумал профессор. — Этого, впрочем, будет вполне достаточно”. — Взгляд его остановился на двух ящиках тротиловых шашек. На ящиках лежала аккуратная бухта детонирующего шнура, картонная коробочка с капсюль-детонаторами, две коробки спичек, плоскогубцы для обжима детонаторов и даже саперный нож, чтобы сделать косой срез на шнуре.

Профессор нагнулся и начал вынимать шашки из первого ящика. Они смотрели на него, такие ручные и совсем нестрашные. Вот коричневый кружок из бумажной наклейки. Его нужно проткнуть, под ним отверстие для детонатора. Все правильно, все так.

Профессор взглянул в окно и остолбенел.

У самой опушки он увидел большую машину. С бортов спрыгивали темные фигурки, отбегали немного в сторону и выстраивались в колонну. Потом от колонны отделилась другая группа, человек в десять, и направилась прямо к лаборатории. Профессор схватил бинокль. Он ясно видел грязно-зеленые шинели и висящие на груди автоматы. Рядом с солдатами шел офицер в черном френче, шитом серебром, в фуражке с очень высокой тульей. Профессор видел, как гнутся под сапогами огромные луговые ромашки, как лакированный носок брезгливо сшиб ярко-оранжевый мухомор.

“Они будут здесь минут через пять. Я явно не успею”. — Профессор быстро, но не лихорадочно направился к распределительному щиту. Включил рубильник. Загорелась контрольная лампочка.

“Слава богу, что есть энергия”, — подумал он и включил еще два рубильника. Загудели трансформаторы, напружив свои медные шины, по которым текла энергия высокого напряжения. Ожили стрелки приборов. Одна из них медленно, но неуклонно ползла к красной черте. Профессор опять взглянул в окно. Немцы были уже почти возле самой ограды. Тогда он кинулся к двери. Два раза повернул ключ. Потом подбежал к столу для химических анализов и, напрягши все силы, стал пододвигать его к двери. На пол посыпались колбы, бюретки, промывалки. Зазвенело и затрещало под ногами стекло. Едкой струей вытекала кислота из аппарата Киппа, но профессор ни на что не обращал внимания, он двигал стол. В этот момент ленивая стрелка достигла красной черты. Раздался негромкий хлопок, и на боковой поверхности сферической кабины обозначилась невидимая ранее дверца. Она раскрывалась все шире и шире, а между тем в коридоре уже послышался топот. Немцы разбегались по помещению.