— Ерунда, — сказал Гарник, — ничего ты не добьешься. Будешь всегда прозябать.

— Почему?

— Да потому, что даже талантливый человек не может взлететь, если его держат за руки.

Варткес не понимал.

— Кто же меня держит? Например, я хочу стать ученым. Меня знаешь как интересует кибернетика? Среди ночи просыпаюсь и мысленно начинаю конструировать роботов! Ты согласен допустить, что у меня есть талант?

— Ладно, допускаю! — Гарник махнул рукой.

— Ну и я это допускаю. Талант есть, трудолюбие есть… Молодость свою по пустякам я не разменяю… Так разве я не добьюсь цели? Кто мне помешает?

— Не добьешься, напрасны твои надежды. — Почему же?

Гарник не знал, что ответить.

— А так! — сказал он загадочно.

— Нет, объясни!

Наверно, на этом разговор бы и закончился. Но Гарник вспомнил, что Варткес Азизян не раз восхищался при нем достижениями кибернетиков в Америке…

— Может, в этой самой Америке, — сказал он, — человек с твоим талантом действительно пошел бы в гору. А здесь ты закиснешь и пойдешь на силос.

— Не понимаю, почему именно там в гору, а здесь на силос?

Гарник не стал объяснять. Надо брать быка за рога.

— Вот у нас в городе, я слышал, завелись ребята, которые смело, без предрассудков глядят на вещи. Некоторые из них так считают: раз моя личная инициатива скована, ничего нет плохого и том, чтобы переменить обстановку…

Варткес с интересом поглядел на него:

— В каком смысле — переменить?

— Ну, уехать.

— Куда?

Гарник не дал себя поймать.

— Куда-нибудь. Туда, где лучше

— А где лучше?

— Ну, этого я не знаю… Почему ты у меня спрашиваешь? Говорят, в Америке и в некоторых других странах — в Азии, в Европе, — золото для умного человека просто валяется ни улицах. Надо лишь уметь его подобрать, взять в свои руки. Говорят, там можно неслыханно разбогатеть…

— А кто это говорит?

— Ну, вот те ребята…

Варткес помолчал.

— Я тех ребят не знаю и знать не хочу. Но если ты их знаешь, то можешь передать от моего имени, что я восхищен их умом. Так, пожалуйста, и скажи: “Варткес Азизян поручил передать, что как раз именно для вас там и навалено золота. Захватите с собой побольше пустых мешков!”

Гарник пожал плечами. Надо бить отбой.

— Мне что! — сказал он. — Я и сам их призываю: “Вы, говорю, ребята, раскроите глаза пошире, вокруг вас кипят наши прекрасные трудовые будни…” В общем, ну их к черту, этик ребят. Ты пойдешь сегодня со мной в кино?

— Поищи себе другого попутчика.

— Занят, что ли?

Варткес повернулся, отошел. На том разговор и кончился. Ничего лишнего Гарник ему не сказал, так что можно было не тревожиться…

Теперь оставалось поговорить еще с одним парнем. Саркис Джагинян, из репатриантов. Родился на Западе, в капиталистической стране, но, когда была разрешена репатриация армян, вся его семья с первым же караваном вернулась на родину. Интересно, что у него на сердце, чем он дышит?

— Саркис, ты ни разу не пожалел, что приехал в Армению?

Если ответит: “Жалею”, или хотя бы не очень определенно: “Я был тогда маленький, за меня все решили родители”, то дальнейший разговор может стать интересным…

— Знаешь, — говорит Саркис, — вы все любите красивые слова: осуществление мечты и так далее. Но с глазу на глаз я тебе вот что скажу…

Гарник заверил его:

— Ты можешь быть со мной совершенно откровенным.

— Ладно. Мой отец с ума сходил, чтобы его дети получили высшее образование. Хоть кто-нибудь. У нас в семье восемь душ, я младший, и ни одного образованного, с дипломом. Там, где мы раньше жили, это было невозможно. У вас часто не понимают и спрашивают: почему? Потому что дорого, таким, как мы, не по средствам. Теперь я учусь в институте, уже на третьем курсе, буду инженером. Правда, отец этого не увидит, он умер. Я прихожу к нему на могилу и тихонько говорю: “Я учусь, буду инженером…” Вот, я считаю, что я тебе ответил. И я был с тобой совершенно откровенным.

— Спасибо, — сказал Гарник, — ты меня совершенно успокоил.

Прошло уже немало времени, а третий компаньон все не находился: Жорж нервничал. И тут Гарник вспомнил о своем бывшем соседе Лаврентии Бабуряне, недавно переехавшем на новую квартиру. Вот с кем надо поговорить. Господи, если напомнить Бабуряну о некоторых сгоряча им сказанных словечках, то это сильно облегчит задачу. Чего только они не говорили друг другу под влиянием злости и раздражения, когда считали, что их никто не слышит! Во всяком случае, никакого расхождения во взглядах у них не обнаруживалось.

Но уговаривать Бабуряна не пришлось. Он был смертельно напуган процессами валютчиков, которые только что прошли в стране. Видимо, какие-то ниточки тянулись от валютчиков и к нему. Собственно, Гарник и раньше догадывался, что Лаврентий скупает где можно доллары, фунты стерлингов и потом сбывает их куда-то с большой выгодой.

Бабурян понял Гарника с полуслова.

— На все согласен! — Он сжал кулаки, потом вскинул руки кверху, словно для молитвы или проклятия. — С кем угодно, куда угодно, лишь бы вырваться!

…Как будто совсем недавно был этот разговор, а вот уже Лаврентий Бабурян сидит в кабине самолета “Як-12”, толстый, белый от волнения. Под пиджаком у сего спрятаны финские ножи и молоток, который Гарник сделал в последний день своей работы в инструментальном цехе. Оружие может пригодиться, если у летчика окажется плохой характер…

Сколько же было встреч втроем? Пять, не то шесть. Бабурян и Жорж поняли друг друга сразу. Не то чтобы полюбили, ко быстро разобрались, кто из них чего стоит. Они были совсем разные. Один — веселый с виду, добродушный, если не копнуть его поглубже, самоуверенный. Другой — угрюмый, запуганный. Но они сблизились.

В первую же встречу — в комнате у Бабуряна — они закрыли двери и окна и шепотом, перебивая друг друга, наговорились вволю. Сколько было перечислено обид, сколько выкрикнуто угроз! Они ненавидели все, чем жили люди в этом городе. Поочередно то один из них, то другом проводил ладонью по горлу — вот до каких пределов дошла уже ненависть, терпеть невозможно! Ничего не жалко! Никого не жалко!

Когда собрались расходиться по домам, Гарник зажег свечку. Трясущимися от злобы, от нервного возбуждения руками он поднес к огню свои комсомольский билет. Двое других молча смотрели, как горят листочки, как тлеет обложка.

И потом так же молча разошлись. Слова были нм уже не нужны.

Встретившись в другой раз, они решили, что нм необходимо жестоко испытать свои нервы. Дело они начинают смертельно рискованное, и надо подготовить себя ко всему — к умению отнять чужую жизнь, если понадобится, и отдать свою, если прядется. Гарник предложил для тренировки убить ночью прохожего в переулке.

Сблизив головы над столом и глядя друг на друга обезумевшими, налитыми кровью глазами, они долго обсуждали, как лучше все это проделать. Нужно стать в засаду в глухом переулке, в чужом районе, подальше от своего дома. Умрет первый, же человек — мужчина пли женщина, все равно, — первый, кто после двух часов ночи появится в переулке. Удар молотком по голове — и делу конец. Зато у них будет уверенность, что руки и душа не дрогнут уже ни перед каким испытанием. Понадобится зарезать летчика — они зарежут его спокойно и умело, как лошадь, сломавшую себе ногу на горной тропе.

Договорившись обо всем, они бросили в шапку три свернутые трубочкой бумажки — две пустые, на третьей написано: “Ты”. Жребий должен был избрать убийцу. Бумажка со словом “ты” досталась Гарнику.

И той же ночью они пошли в переулок. Они были трезвые. И даже, пересиливая внутреннюю дрожь, пытались шутить друг с другом. И они все сделали бы, как задумано, если бы в последнюю минуту не отступили, испугавшись ненужного риска…

Гарник взялся рукой за очки. Сейчас он их снимет — и тут же двое, разместившиеся позади, бросятся на пилота. Дай бог, чтобы у этого человека, сидящего за штурвалом, оказался хороший характер.

“Пожалей нас, летчик! Не заставляй нас убивать тебя!”